Мой собеседник - Президент научного объединения "Курчатовский институт" академик РАН Евгений Велихов.
- Евгений Павлович, ваша научная да и общественная карьера, насколько я представляю, была в советские времена вполне успешной?
- В общем, да, хотя я никогда не рвался к власти. Я после школы поступил на физфак МГУ, по окончании которого в 1958 году был направлен на работу в Курчатовский институт, а на диплом пришел сюда на два года раньше. Так с тех пор здесь и работаю. Ну, защитил кандидатскую и докторскую диссертации - в один заход, 20 лет был вице-президентом Академии наук. Меня отправляли "на хутора" - я строил, в частности, научный городок Троицк, жил там, формально оставаясь курчатовцем.
- Вы в 39 лет стали академиком - вошли в десятку, а то и в пятерку "молодых да ранних": Сахаров стал академиком раньше всех - в 32 года, Сагдеев - в 34, Келдыш - в 35 и так далее. Но в вашей биографии я заметил такую штуку: довольно поздно, в 36 лет, вы вступили в партию. Зачем? Ведь директор Курчатовского института трижды Герой Соцтруда академик Анатолий Петрович Александров был беспартийный, то есть не считал, что нечленство в КПСС помешает его карьере...
- В то время, о котором речь, я фактически возглавлял филиал Академии наук в Троицке. И вопрос стоял таким образом: либо назначат начальником партийного, либо мне самому надо вступать в партию. Другого выхода не было. Мы с ребятами посоветовались, решили, что я должен вступать, жена со мной по этому поводу едва не развелась. Что касается Александрова, то, став директором института, он немедленно вступил в партию, и его тут же избрали в ЦК. Должность директора требовала членства в партии. Вот замечательный физик академик Леонтович не был членом партии, но он никогда и не занимал никаких административных должностей.
- Сейчас вы - Президент или директор Курчатовского института. А в руководство Академии наук по-прежнему входите?
- Два года назад я ушел оттуда. Почему? Во-первых, я пробыл там двадцать лет - вполне достаточный срок, во-вторых, ушел я в конфликтной ситуации. Я выставил свою кандидатуру на пост Президента, представив одновременно свою программу. Члены академии, рассмотрев эту программу, ее отвергли. Тем не менее я свою кандидатуру не снял, выборы проиграл.
- Евгений Павлович, минул год со дня катастрофы атомной подлодки "Курск". Реактор для нее разрабатывал ваш институт. С ним все в порядке, он заглушен?
- Там стоит отличный реактор, ведет себя великолепно.
- Вернемся на 15 лет назад. Чернобыль повлиял на ваше мировоззрение?
- Чернобыль повлиял на мою судьбу. Я ведь до этого атомными делами не занимался: моя специальность - физика плазмы, термоядерный синтез и тому подобное. В Чернобыль я попал случайно. Мой приятель, американский физик из Принстона, сразу после аварии на станции дал мне телеграмму, что облученным детям нужно давать таблетки йода. Я с этой телеграммой пошел на заседание правительства, и Рыжков (Председатель Совета Министров в те годы) тут же направил меня в Чернобыль.
- На какой день после аварии вы туда попали?
- На четвертый. Я оставил жене записку, что уезжаю на три дня, а пробыл там месяц. Звонить оттуда по телефону нам запрещалось, она не могла понять, что происходит, но официальным сообщениям, что все нормально, не верила.
- Академик Легасов покончил с собой из-за чувства вины? Какое он имел отношение к чернобыльскому реактору?
- Прямого отношения к аварии он не имел, просто он был первым заместителем директора института - Александрова. И по должности продвигал этот реактор, проповедовал это направление. Он первым поехал в Чернобыль, я встретил его буквально на другой день после случившегося у подъезда - мы жили рядом - с чемоданчиком в руках. У него, как и у меня, не было идей относительно того, что там случилось. Он так и сказал: "Еду в Чернобыль, там что-то случилось". Причин его самоубийства много, в том числе личных, обсуждать их неэтично.
- Ваш институт осуществлял научное руководство созданием реакторов, подобных Чернобыльскому, правильно?
- Да, а конструктором был академик Доллежаль. Одной из причин аварии был недостаточный научно-организационный уровень в стране вообще для эксплуатации подобной вещи. Случился набор ошибок, которого в нормальных условиях быть не должно. Но и сам реактор не был идеальным, мы во многом его сейчас переделали, улучшили конструкцию, так что теперь подобного не может произойти. Но это необходимо было сделать до аварии в Чернобыле.
- Почему же не сделали?
- У нас в те годы была такая эйфория, обусловленная успехами в строительстве первых атомных станций, полетом Гагарина и так далее. Мы стали считать, что нам все доступно. А наши возможности на самом деле были ограничены технологиями, которые были разработаны где-то в конце 60-х годов. Это были хорошие технологии, но когда мы решили, что все можем сделать сами, одни, мы провалились не только в атомной энергетике, но и в космосе, в компьютерах - всюду провалились.
- Академик Александров застал Чернобыль?
- Да, и очень все это переживал. Он ведь привык действовать в других, советских условиях, когда такого проникновения СМИ во все дела не было. Но в свободе прессы кроме положительных есть, согласитесь, и отрицательные моменты. Среди журналистов есть достаточно большое количество людей, имеющих другие интересы, отличные от интересов дела, поэтому результат их "освещения" события может быть отрицательным. Поднявшийся в прессе шум очень травмировал далеко не молодого Анатолия Петровича, на этом, собственно, его карьера ученого и Президента Академии наук, замечу, довольно успешная, закончилась. После него таких президентов не было.
- До него был Келдыш - выдающийся ученый. А какой он был Президент?
- Он был сломлен своими неуспехами, у него был сильнейший кризис, по современному говоря, стресс.
- Я слышал, он тоже, как Легасов, ушел из жизни по собственной воле.
- Точно не знаю, но умер он в личной "Волге", в гараже... Я видел его незадолго до смерти, это был сломленный человек. В то же время, должен сказать, он привлек к работе в академии очень интересных людей, Президиум был очень сильный: Арцимович, Константинов, другие ученые.
- В каком положении Курчатовский институт сейчас? Когда я шел к вам по территории института, видел много обшарпанных зданий...
- Я недавно побывал в MIT - Массачусетском технологическом институте в Бостоне. Самые громкие открытия там делаются в неказистых, обшарпанных, как вы сказали, зданиях. Мы можем тратить деньги - а они у нас есть! - на ремонт зданий, кабинетов, а можем - на науку.
- Ну а что с зарплатой научных работников?
- Мы с самого начала решили, что не будем повышать зарплату за счет сокращения других сотрудников. Человек должен получать столько, сколько он зарабатывает. Академик Леонтович говорил, что справедливость - это осуществленное чувство зависти. Поэтому мы не ведем особого контроля, кто сколько заработал по различным контрактам, договорам, какие и от кого получил гранты. Многие сотрудники часто бывают в загранкомандировках - это тоже повышает их зарплату. Если человек получает только государственную зарплату - это грустно, но все, как правило, имеют дополнительный заработок. Если вы на острие какой-то проблемы в данный момент, можете заработать от 500 до 1000 долларов в месяц. Для Москвы это хорошие деньги. Труднее теоретикам, которым мы пытаемся помогать, ведя здесь кое-какое, небольшое перераспределение ресурсов. Большое перераспределение вести нельзя - мы тогда подрываем инициативу энергичных сотрудников.
- Много сотрудников уехало за рубеж, Евгений Павлович?
- Нет, немного. Но масса сотрудников работает за рубежом по контрактам, иногда возглавляя целые институты, направления, делается это в рамках международных соглашений. Другое дело, что приток молодых ученых в институт уменьшился, - они сразу ищут работу за рубежом, где платят существенно больше, чем у нас.
- Откуда идет подпитка молодыми специалистами?
- У нас есть свой лицей, по окончании которого школьники поступают в Физтех, МИФИ, МГУ. А дальше используется система Физтеха: с третьего курса студенты приходят к нам, здесь пишут дипломы и остаются работать. 10-12 человек мы обучаем с первого курса здесь, в Исследовательском университете, имеющем государственную лицензию.
- У вас дача в Жуковке, где жили, не побоюсь громкого слова, великие ученые: Александров, Зельдович, Харитон, Келдыш, Сахаров. Почему бы вам не устроить там дом-музей, хотя бы один на всех? Ведь в Переделкине работают уже три дома - музея: Пастернака, Чуковского и Окуджавы...
- Такая мысль у меня была. Я даже обращался в администрацию Ельцина с предложением выкупить дачу Сахарова и устроить там музей. Но его дачу кто-то срочно купил, потом перекупил, она пошла по рукам. Я эту идею не отбрасываю, но в этом деле должно участвовать государство.
- А к помощи прессы не хотите прибегнуть?
- Прессу больше интересуют скандалы, чем конкретное хорошее дело. Есть такая теорема: к сообщениям средств массовой информации надо относиться как к заведомой лжи, если у вас нет серьезных причин считать их правдой (смеется).
- Мог бы обидеться за коллег, если бы не счел это шуткой. Скажите, а как вы относитесь к Жоресу Алферову? Он ведь коммунист, а это как-то не вяжется с современностью...
- Прежде всего Жорес - прекрасный ученый. Во-вторых, с большинством его конкретных общественно-политических положений я согласен - они такого, я бы сказал, конституционно-демократического, а не большевистского толка. Его ведь сперва затащили в партию власти: Наш дом - Россия. Он с ними разругался, ушел в КПРФ. Два моих деда тоже были, кстати, кадеты - один расстрелян в 30 году, другой - в 37-м. Я сперва думал, что тоже принадлежу к кадетам, а когда разобрался, покопался в истории, понял, что больше - октябрист, потому что радикальные воззрения кадетов разрушительны для государства, для построения в России нормального либерального общества. Я не вижу причин, чтобы не общаться с Алферовым из-за того, что он коммунист.
- Ну, а с Зюгановым можете общаться?
- Нет, не могу, но по другой причине (смеется). С функционерами не общаюсь, с тем же Язовым - пожалуйста.
- Много лет назад кто-то из друзей спросил меня: "Хочешь пойти на встречу с Эренбургом? Тогда поехали в ДК Курчатовского института". Мы домчались сюда к концу встречи, Эренбург отвечал на вопросы. Мне запомнился один вопрос: "Как вы относитесь к Сталину?" и ответ на него Ильи Григорьевича: "Раньше боялся, теперь не боюсь. Я вообще не боюсь мертвецов". Сейчас устраиваются подобные встречи?
- Как ни больно об этом говорить, но все заглохло. Не знаю, кто виноват, может, виновато время.
- У вас взрослые дети, чем они занимаются?
- Два сына - компьютерщики, дочь была музыкантом, переучилась на юриста.
- Что вы любите, кроме физики?
- Поэзию. Конечно, Пушкина, но больше, может, Лермонтова, Тютчева, А.К.Толстого. Весь серебряный век: Гумилева, Волошина, которого считаю величайшим поэтом России. Особое отношение у меня к бардам: Окуджаве, Галичу, которого я хорошо знал, Киму, Городницкому...
